Ор. Название: The Mystery of Pheasant Cottage (Patricia St. John)
Перевод с английского: N/A
© Фриденсштимме 1990
Серия: По Следам Веры 7
Глава: 1 - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 - 13 - 14 - 15 - 16
ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО
Как только мы приехали домой, дедушка рассказал нашему пастору о моем отце, и тот немедленно связался с английским пастором в Испании, который все лето проводил там служение для отдыхающих англичан. И он стал навещать моего отца и передавал нам все сведения о нем. Однажды, когда мы снова получили одно из таких писем, бабушка поразила нас чем-то весьма неожиданным. Мы сидели за завтраком. Был обычный сентябрьский день. Вдруг бабушка положила вилку и заявила:
— Нет, я больше не могу этого вынести, Герберт!
— Чего вынести, дорогая? — тревожно произнес дедушка, поднимаясь. — Что- нибудь с бифштексом не в порядке?
— Нет, не в этом дело, — ответила бабушка. — Я просто не могу больше вынести того, что бедный, мужественный муж нашей Алисы находится на попечении чужестранцев. Если бы мы продали тот старинный шкаф, я могла бы поехать к нему.
—- Дорогая моя, — произнес дедушка в большом волнении, — если ты так думаешь, то поезжай. Но не надо продавать шкаф, он сотни лет принадлежал твоей семье. Я мог бы продать несколько куриц. Они представляют ценную породу.
— Глупости, Герберт, — прервала бабушка, — я думаю, ты бы от своих породистых курей так же неохотно отказался, как и от Люси. Этот шкаф хотя и должен позже принадлежать Люси, но она без сомнения лучше захочет, чтобы эти средства пошли на уход за ее отцом. Нет, дитя мое, не смотри на меня так, ты не поедешь со мной! Через неделю начинаются занятия в школе, и тебе, к тому же, надо смотреть за дедушкой. Да, Герберт, я знаю, что ты очень хозяйственный, но ты всегда забываешь принимать таблетки от кашля. Я неохотно хочу вас оставлять, но когда я думаю о том бедном человеке, покинутом без средств, в чужом краю, где ни слова не говорят по-английски, мне хочется плакать.
Она подозрительно засопела и действительно почти заплакала. Я в изумлении смотрела на нее. Когда он был в тюрьме, никто не плакал о нем, никто не называл его бедным, дорогим человеком. Было очевидно, что что-то произошло. За короткий промежуток времени мы стали одной семьей.
Бабушка была человеком действия. В тот же день она отправилась к пастору, а тот позвонил английскому пастору, который обещал встретить ее и найти подходящее жилье. Четыре дня спустя бабушка отправилась в далекий путь, одетая в праздничное платье, и со своим лучшим твидовым пальто, перекинутом через руку. Она уверяла, что жены пасторов за границей всегда хорошо одеты, и не верила нам, что там очень жарко. Дедушка проводил ее на Лондонский аэропорт, а я ночевала у Мери Блоссом.
Я очень обрадовалась, когда вернулся дедушка, и мы начали заботиться друг о друге самым мирным образом. Дедушка жил ожиданием от одного письма до другого. Бабушка писала каждый день и, казалось, была очень довольна. Она остановилась в доме английского пастора. Оказалось, что его жена не особенно хорошо была одета; она в основном носила халат. Ее дочь и внучки жили с ними, и бабушка стала, в некотором смысле, няней для самой младшей. Она навещала папу в больнице два раза в день, читала ему наши письма и писала мне под его диктовку.
— Но почему он не может сам читать, дедушка? — спросила я, — И почему он сам не пишет мне?
— Думаю, что у него не хватает сил, — ответил дедушка огорченно.
После этого разговора мы перестали говорить о папином возвращении домой.
Я очень скучала по бабушке, но с дедушкой жилось совсем неплохо. Хотя дни проходили без особых событий, для меня это были дни больших откровений.
Когда я приехала домой из Испании, я сначала крепко обняла бабушку и радостно поприветствовала Шедоу, а потом побежала в свою комнату посмотреть — лежит ли моя Библия все еще на своем месте. Да, она была там. В тот вечер я была слишком взволнованной и уставшей, чтобы почитать в ней. Утром я долго спала, и в первый день было так много дел, которые я хотела сделать и посмотреть, так что я только мельком заглянула в нее. А в воскресенье я пошла в церковь с бабушкой и дедушкой и тут, казалось, все изменилось. Это было уже не старое здание, куда меня обязывали ходить по воскресеньям, но это был дом моего Друга, куда я шла добровольно и с которым я могла говорить, употребляя те замечательные слова, которыми уже многие пользовались на протяжении столетий, когда они приближались к Богу.
— Я верю в Бога Отца, — заявила я так громко и радостно, что несколько человек оглянулись и улыбнулись; но бабушке стало неудобно, потому что ей не нравилось, когда я обращала на себя внимание других. А мне было безразлично, потому что эти слова звучали как песня: "Я верю в Святого Духа, Господа, Творца".
Жизнь! Это слово стало теперь для меня драгоценным, потому что я так близко видела саму смерть.
Кончита, соскользнувшая на край лодки и чуть не выпавшая из нее — жива; мой отец, неподвижно лежавший на берегу с серым лицом; Христос, распятый на кресте, но воскресший.
После обеда я пошла на свое любимое место за вьющимися розами, села в качалку и начала читать Евангелие от Иоанна. "В Нем была жизнь...". Медленно я продолжала читать 3-ю главу. "Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную".
Я осмотрелась. Все умирало, но это не важно, потому что повсюду были видны признаки новой жизни. Листья опадали, но в пазухах ветвей были новые зародыши. Порхавшие на цветах бабочки были когда-то гусеницами, а до того — куколками; гусеница умерла, но жизнь настойчиво продолжается.
"В Нем была жизнь...". Когда я это прочитала, я поняла, что это значит, хотя тогда не могла бы выразить словами. Мой Друг был не только Иисусом, который когда-то жил на земле, исцелял больных, был добр к детям. Он был и Богом, и вечная жизнь, которую Он мне дал, была Его собственной жизнью, которая создала мир, дала дыхание всему живому, оживляла природу весной, управляла землей. А я была только частицей всего этого и частицей Его Самого. Надо только верить. И я верила. Мысли мои возвратились к отцу. О, если бы и он поверил. Я так хотела этого.
Через неделю после отъезда бабушки я пошла в школу. Мне доставляло огромное удовольствие то, что мои товарищи охали и ахали, слушая мои рассказы о южной Испании, о Гибралтаре, о Средиземном море. Я даже сказала несколько слов по-испански, и это произвело настоящую сенсацию классе. О своем отце я не говорила много, и если бы кто-нибудь спросил почему, я бы не смогла ответить.
Целыми днями я была занята: помогала дедушке, делала уроки, готовила обед, и у меня оставалось мало времени читать. Однако я старалась хоть немного прочитывать каждый день. Особенно мне нравилось Евангелие от Иоанна. Я уже дошла до одиннадцатой главы.
Через две недели после начала семестра, в субботу, мы с Шедоу пошли в лес собирать черную смородину. Новый Завет был у меня в кармане. Было первое октября, и я с нетерпением ожидала приезда Дона на выходные. Его не было дома, когда я вернулась из Испании, и я не видела его с конца прошлого семестра. Я нарвала смородины, сколько мне надо было, потом села на поваленный бурей ствол дерева и стала читать 11-ю главу от Иоанна. Там было опять о том же: о смерти и жизни: "Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет; и всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек".
Я понимала, что это означало не только то, что Лазарь опять ожил; но что Христос имел в Себе вечную жизнь, и тот, кто поверит в Него, будет тоже иметь жизнь вечную. Семена падают, листья умирают, но опять придет весна — и все оживет. Я положила Новый Завет в карман, и мы направились домой. Я хотела сделать к обеду яблочно-ягодный пирог.
— Дедушка! — позвала я у входа. — Ты где?
Ответа не было. Я заглянула в гостиную и там увидела его; он сидел за столом, закрыв лицо руками. Перед ним лежало письмо. Я оцепенела.
— Дедушка, что случилось? — закричала я. Шедоу, почуяв беду, мелкой рысцой подбежал к дедушке и положил свою морду к нему на колени. Дедушка медленно поднял голову; его глаза были полны слез. Я поняла. Я предчувствовала это уже с тех пор, как уехала бабушка. Я ожидала этого. Вот почему жизнь и смерть стали для меня такими важными.
— Моя милая, Люси, — заговорил дедушка, — я не знаю, как тебе это сказать.
— Что-то случилось с папой? Да? — произнесла я шепотом, затаив дыхание. — Он умер, да?!
Я подбежала к дедушке, он обнял меня, и мы вместе плакали, а Шедоу неистово лизал нас поочередно.
— Он умер в среду, — наконец сказал дедушка, — но бабушка не телеграфировала, потому что он пожелал, чтобы ты сначала получила его письмо. ОН знал, что скоро умрет. Вот почему он хотел, чтобы ты уехала и чувствовала себя в безопасности, когда узнаешь об этом. Он писал это письмо каждый день понемножку, когда чувствовал себя лучше. Прочитай его здесь или одна, как хочешь.
— Лучше я прочитаю его одна, — Сказала я, вытирая слезы дедушкиным платком. — Ты не рассердишься, если я пойду опять в лес?
— Нет, нет, милая Люси. Только не будь долго. Я крепко сжала в руке письмо и вышла, а Шедоу, не зная, кого ему следует утешать, бросился за мной, затем опять к дедушке, и так несколько раз, прежде чем решил, что я нуждаюсь в нем больше. Он тихо шел рядом со мной, касаясь носом моей руки.
Я едва собралась с духом, чтобы раскрыть письмо. Так странно было читать письмо от того, кто уже умер. Я опять села на свой ствол и огляделась вокруг. Осень наступила рано в тот год; и деревья, тронутые желтизной, были великолепны. Буки и березы были бледно-золотистыми, а каштан — ярко-желтым. Среди листьев лежали желуди и глянцевые каштаны — семена новой жизни, ожидавшие своего воскресения.
Я глубоко вздохнула и развернула письмо. Оно было довольно длинным. Было видно, что он писал его в разные дни, каждый раз понемногу, насколько хватало сил; почерк был неровный. Он писал, как сильно любит меня; как сожалеет о тех годах, которые мы не могли прожить вместе. Он писал о бабушке — какая она добрая, и как он благодарен, что мог со всеми нами познакомиться; как он рад, что оставляет меня под таким хорошим присмотром. Я читала все медленнее, потому что письмо уже почти кончалось, а он все еще не написал того, что я так сильно хотела знать.
Я перевела дыхание и стала читать последний абзац:
"Не грусти, Люсита. Это самый лучший, самый счастливый конец. Я хочу сказать тебе, что мы опять увидим друг друга — ты, я и твоя мама. Иисус пришел как раз вовремя. Пастор много помог в этом, но ты была первая, которая открыла мне Его. Тогда, на берегу. Это действительно так, как ты сказала тогда: крест позади, а все светлое — впереди".
Здесь строчки расползались, как будто у него больше не было сил. И подписи тоже не было. Может, он хотел еще что-то написать. Но все, что я хотела знать, он написал.
Где-то в лесу издала радостные трели малиновка. Сквозь слезы я смотрела на золотые солнечные отблески. Папа прав: впереди все светло и ясно. Он прошел через смерть в вечную весну. Для него ничто в этой жизни больше не повторится.
Папа открыл мне мир поэзии, мир прекрасного. Я увидела море, научилась любить Испанию, Лолу, Розиту. Когда-нибудь я вернусь туда. Но самое прекрасное это то, что я узнала секрет вечной жизни. В Иисусе жизнь, здесь и в вечности...
Вдруг Шедоу зарычал. Я вытерла слезы и оглянулась. Через лес, направляясь к нашему коттеджу, катил на велосипеде Дон, энергичный и целеустремленный. Он повернул голову и увидел меня.
— Привет, Люси! — закричал он. — Жива, здорова. И наконец-то дома. — И он на полной скорости подъехал ко мне, перескочив через ствол упавшего дерева.
