Ор. Название: The Mystery of Pheasant Cottage (Patricia St. John)
Перевод с английского: N/A
© Фриденсштимме 1990
Серия: По Следам Веры 7
Глава: 1 - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 - 13 - 14 - 15 - 16
ПРОЩАНИЕ С ИСПАНИЕЙ
На площадь к предполагаемому автобусу мы пришли слишком рано. Я опасалась, что дедушка, никогда не выезжавший за пределы Англии, может заблудиться, и вообще, с ним может случиться все что угодно. Мое беспокойство и возбуждение заразило всю семью: мы прыгали, размахивали руками и кричали при виде каждого автобуса, появлявшегося из-за поворота, и этим привлекали на себя внимание всех прохожих.
Мы уже рано утром поднялись, прибрались в папиной комнате, сходили за покупками, приготовили для дедушки особый обед. Хотя я хотела, чтобы мы все вместе обедали в кухне, Лола настояла на том, что нам с дедушкой следует в первый день пообедать вдвоем. И только позже я узнала, что свиные отбивные и ранний виноград были слишком дорогим угощением для всей семьи.
И вот наконец подошел нужный автобус и остановился перед нами.
Показался дедушка в своем парадном костюме и шляпе-панаме. Он близоруко оглядывался во все стороны, только не в нашу. Я еще успела заметить, как сильно он выделялся среди испанцев — и вот я оказалась в его объятиях, а Лола и дети плотно окружили нас, улыбаясь, кивая головами и пожимая дедушке руки.
Только тогда, когда его удобно усадили в patio под виноградными лозами, мы по-настоящему поприветствовали друг друга. Он снял шляпу и пиджак, помылся; Лола принесла ему еще кружку охлажденного кваса, после чего он почувствовал себя намного лучше и стал оглядываться.
— Очень жарко здесь, правда, Люси? — заметил он. — Но я должен сказать — ты хорошо выглядишь, хотя, может, немножко похудела. И как загорела, дорогая моя! А как твой бедный отец?
Я села на коврик у его ног и начала рассказывать ему все о моем "бедном отце", о его доброте, великодушии, смелости, о том, как он чуть не умер, спасая Кончиту. А дедушка наблюдал за мной своими добрыми голубыми глазами, выражавшими сочувствие и волнение. Он не прерывал меня, пока я сама не остановилась, чтобы сделать передышку.
— Твоя бабушка, Люси, она чувствует себя вполне хорошо, но ей очень недостает тебя. Она уже считает дни, когда ты вернешься.
— Ну, я скоро вернусь, — ответила я беззаботно. — Папе становится лучше, и скоро начинается школа. Расскажи о доме, дедушка, как сад? А как Шедоу?
Он начал рассказывать, а я сидела у его ног, жадно слушая каждую подробность. Я даже не заметила, как мне не хватало моего домашнего очага, но сейчас это почувствовала. Я вспомнила бабушку, как она вешала белье под яблоней; аппетитный запах свежего ягодного пирога; ягоды, поспевающие в горах; Шедоу, валяющийся в зеленой траве; запах летнего дождя в цветах. Испания мне вдруг показалась палящей, знойной и чужой. Пепито и Педро то и дело заглядывали к нам через щель и двери. Лола их прогоняла каждый раз, но они возвращались опять. Я их почти не замечала. В мыслях я была далеко дома, по пояс в густой траве.
Однако дедушка их заметил. Он открыл свой чемодан и дал им большой пакет с разными конфетами. Они радостно поблагодарили его словами, глазами и руками, и мы долго еще слышали из кухни их ликование.
Через некоторое время вошла Лола с обедом и все дети гуськом за ней, неся блюда и напитки. К великому удивлению дедушки, я использовала несколько испанских выражений, которые мне были знакомы, тогда как он пытался изъясняться киванием головы и улыбкой. Он с сомнением и осторожностью, даже с опаской дотрагивался к каждому незнакомому блюду, но зато я ела необычно много и получила исключительное удовольствие.
После обеда дедушка долго спал, так как он заявил, что ни капельки не вздремнул в Лондонском шумном отеле; да и к тому же еще жара на него подействовала. В пять часов мы отправились в больницу. За всю дорогу мы не проронили почти ни слова. Дедушка явно волновался и часто откашливался, вытирая пот со лба. Я молчала, потому что приближался великий момент в моей жизни. Скоро на мою молитву будет дан ответ, и конфликт будет разрушен — произойдет встреча папы и дедушки.
Я очень хотела, чтобы в коридоре никого не было, чтобы я сама провела дедушку в палату, и, к моему облегчению, так оно и получилось. Мы вошли в вестибюль и стали подниматься по лестнице. Дедушка шел очень медленно, как будто боялся, а мне просто не терпелось. Я побежала вперед, проскользнула без стука в палату и исполнила свой любимый метод приветствия — прижалась к отцу, и он обнял меня.
— Он идет, папочка, — объявила я. — Дедушка поднимается по лестнице. Ты готов?
В этот момент из-за полуоткрытой двери показалась голова дедушки. Он так осторожно заглянул, как будто ожидал увидеть чудовище. Но при виде моего отца, такого бледного и слабого, его неуверенность и страх моментально исчезли. Его взгляд выражал большую озадаченность, сострадание и сочувствие. Он торопливо подошел к кровати и протянул обе руки:
— Мистер Мартини! — воскликнул он. — Я очень, очень огорчен видеть вас в таком состоянии. — Сэр, Люси рассказала мне о вашем... э-э-э... великом мужестве при спасении ребенка.
Он сжимал папину свободную руку, а папа улыбался своей мягкой, спокойной улыбкой. Все шло весьма хорошо, и у меня было такое впечатление, что все это моя заслуга. Гордость и удовольствие переполняли меня.
— Подвиньте тот стул, мистер Фергусон, — сказал мой отец. — Я не могу долго говорить... не хватает дыхания... Но так приятно видеть вас... Люси, подожди внизу... Я хочу поговорить с дедушкой. Приходи позже проститься со мной.
Я вышла в сад, обнесенный с трех сторон старой стеной, а со стороны моря росли высокие кипарисы. В саду пахло чебрецем и лимонной вербеной. Я была очень счастлива, потому что все так хорошо получалось.
С папой я скоро поеду домой, и он совсем поправится в нашем прохладном, зеленом и тенистом заповеднике. Он будет сидеть в саду и писать книги, а я буду приносить ему кофе и отправлять его рукописи. А на следующее лето мы снова вернемся в Испанию, к Лоле и Розите, и ко всем детям, к морю и к старой женщине...
— Люси, твой папа хочет с тобой проститься, — неожиданно услышала я голос дедушки.
Он стоял на ступеньке. Переполненная радостью, я подбежала к нему.
— Тебе он понравился, дедушка? — нетерпеливо спросила я. — Я же говорила тебе, что он хороший, правда же?
— Да, да, Люси, он хороший, смелый человек. Иди теперь к нему, но не задерживайся долго. Он очень устал.
Я повиновалась, удивляясь, почему дедушка выглядит таким расстроенным. И почему в его глазах слезы? Может, папа мне это объяснит.
Я тихонько прошмыгнула в палату и остановилась. Он лежал тихо и неподвижно, Я лицо было какого-то странного цвета.
— Люси, дорогая, подойди ко мне, — он с трудом поднял руку и обнял меня. — Как бы мне хотелось объяснить тебе, но у меня уже нет сил... Я хочу, чтобы ты завтра поехала с дедушкой домой... Ты не можешь оставаться здесь одна... Мне будет недоставать тебя, Люси... очень... Ты ведь прекрасно провела каникулы, правда, Люси?
Лицо у меня вспыхнуло, и буря протеста готова была сорваться с моих уст. Оставить его одного. Это невозможно! Я останусь с Лолой и буду навещать его каждый день и упаковывать его вещи, когда он выпишется из больницы... Но он сжал мою руку.
— Люси, дорогая, я слишком утомлен, чтобы спорить, — произнес он. — Так должно быть! Приходи утром проститься... Я объясню тебе потом... И, Люси... никогда ни к кому не питай ненависти. Какая это была глупая трата времени. А какой он хороший старик.
Больше не о чем было говорить. Он поцеловал меня и закрыл глаза. Глотая слезы, я на минуту прижалась к нему и затем неслышно выскользнула из палаты. Спустившись вниз, я увидела, что дедушка сидит в зале на скамейке, ожидая меня. Но он не слышал моих шагов, потому что был погружен в глубокую задумчивость, наклонив голову и сжав руку между колен. Он выглядел таким старым и печальным, что все мои доводы и протесты замерли на губах, и внезапно я ощутила страх. Что произошло? Они встретились и понравились друг другу, и папа поправится и приедет домой. Я тихонько положила руку ему на плечо, от неожиданности дедушка вздрогнул и вскочил.
— Дедушка, — прошептала я плача, — разве нельзя подождать, пока ему станет лучше? Ведь нужно же кому-то нести чемодан, когда он будет ехать домой? Ему не разрешат нести тяжелое.
— Тебе надо делать то, что он говорит, Люси, — ответил дедушка подавленным голосом. — Он просил меня в телеграмме заказать два обратных билета. Все к лучшему, дорогая моя Люси, но ему будет трудно проститься с тобой завтра. Поэтому помоги ему: будь мужественной и послушной.
Он встал, и я взяла его под руку, так как он выглядел очень печальным и обессилевшим. И опять я себя спрашивала, что же могло произойти?
Мы возвращались домой молча. Я оставила его в чрезвычайно подавленном состоянии и пошла на кухню сказать Лоле и Розите, что я завтра должна ехать домой, потому что раз билеты заказаны, значит ничего уже изменить нельзя, думала я. Но я оказалась совсем не подготовленной к тому взрыву, который вызвал мое сообщение. Разразившись слезами, Лола сжимала меня в своих объятиях. Розита ломала от горя руки, а мальчики ревели в унисон. Их отец еще больше увеличивал смятение тем, что кричал, чтобы они прекратили реветь. Однако долго предаваться такому бурному горю не было времени, мы вытерли слезы и принялись готовить ужин.
Мы поджарили картошку и устроили нечто вроде прощального вечера: дядя играл на гитаре, Розита танцевала, а мы все пели. Дедушка чувствовал себя уставшим и ужинал один у себя в комнате. Было уже совсем поздно, когда я пришла к нему. Он делал вид, что читает книгу, которую держал "вверх ногами", но настроение нисколько не улучшилось.
— Дедушка, — шепнула я, — что случилось? Почему ты такой печальный? Он ведь скоро приедет. И он ведь может приехать к нам в коттедж, правда, дедушка?
— О, да, да, дорогая, — проговорил дедушка расстроенным голосом. — Но как много времени мы теряем, когда не любим и не прощаем. Только подумать о всех прошлых годах, когда мы могли бы так много сделать.
— Но вы можете это сделать теперь, дедушка, — убежденно произнесла я. — Мы все сделаем для него, когда он приедет домой, правда? И, дедушка, ты пойдешь со мной встречать его на аэропорт, когда он приедет. Потому что, знаешь, ему ведь нельзя нести чемодан...
Но дедушка сказал только:
— Даст Бог, мы сделаем для него все, что сможем, моя милая, — и, печально вздохнув, пошел спать.
Я тоже легла, но не хотела спать. Это была моя последняя ночь в Испании. Я следила, как лунный свет перемещался по белой стене, и слушала, как волны мягко плескались и шуршали по песку, как бренчала гитара в кафе, как тараторили по-испански. Прошел мой последний вечер с Розитой и ее родными, а завтра я последний раз пойду в больницу к отцу. Я зарылась лицом в подушку, подавленная большим горем. Но сон помимо моей воли охватил меня.
На следующее утро я проснулась рано последний раз в своей ярко освещенной солнечными лучами комнате. Мне еще надо было кое-что сделать перед отъездом после полудня: упаковать вещи, сходить к отцу, попрощаться со старой женщиной и на прощание пообедать с семьей. К счастью, я проснулась рано и успела упаковать свои сокровища до завтрака: подарки для дедушки и бабушки, фотографию Розиты, собранные ракушки, открытки Испании и Гибралтара. Мне хотелось бы что-то подарить детям, но у меня не было денег, а просить у отца, когда он так болен, я не посмела. Но, может быть, я смогу прислать им что-нибудь из Англии. Затем мы с Розитой последний раз пошли в булочную купить хлеба, но мы все время всхлипывали и вытирали глаза, так что эта прогулка была невеселой.
Дедушка понимал, что у меня мало времени, и позволил мне наскоро проглотить завтрак и идти. Мы получили особое разрешение от больницы посетить отца утром: сначала я, потом дедушка. По дороге туда я шла медленно, потому что ужасалась при мысли, что скоро должна оставить его. Но я знала, что ничего изменить нельзя, и самый лучший способ помочь ему — это быть по возможности веселой.
Отец только что умылся и побрился и выглядел свежее и бодрее, чем вчера вечером. Его палата выходила окнами на восток и была заполнена солнечным светом. Приветливая молодая сиделка принесла ему чай. На сердце у меня стало немного легче. Я придвинула стул к кровати и наклонилась к отцу.
— Папочка, — начала я, — я бы так хотела, чтобы мне не надо было уезжать. Кто будет приходить к тебе, если я уеду?
— Лола будет навещать меня, — ответил он, — за мной нигде не смогли бы лучше присматривать, чем здесь. Сиделки все любезные, а та пожилая, которую ты видела после обеда, говорит, что ходит в церковь и молится за меня.
Я посмотрела на него: не шутит ли он, но лицо его было серьезным, даже скорее грустным.
— Значит, нас уже двое, папа, — сказала я, — потому что я тоже каждый день молюсь за тебя. — Так и продолжай, Люсита, — мягко произнес он.
Мы немного помолчали, разговор, казалось, опять утомил его, хотя в основном говорила я. Я рассказала ему о всех своих удивительных планах, когда он приедет; описала летний домик, где он сможет сидеть и писать, и в окна которого будут тянуться ветки жимолости, а в спальню, которую отведет для него дедушка, свободно будет влетать и вылетать малиновка.
— Вот видишь, они очень желают, чтобы ты приехал, — закончила я. — Ты же не заставишь нас долго ждать, правда, папочка?
— Мне бы очень хотелось приехать, — задумчиво проговорил он, — только я не знаю, когда. Но помни, Люси, что бы ни случилось в будущем, ничто не изгладит из памяти эти каникулы. Для меня это было самое счастливое время с тех пор, как умерла твоя мама. Ты была такой прекрасной маленькой собеседницей, Люси. Мне казалось, будто она опять со мной... Она, кажется, была не намного старше тебя, когда я женился на ней... И ты так похожа на нее.
— Это были чудесные каникулы, — прошептала я дрожащими губами. — Но... но... довольно печальный конец, правда же?
Он привлек меня ближе к себе.
— Не совсем так, — возразил он. — Я иногда думаю, что это самый счастливый конец. Знаешь, я так сожалел о тех годах, которые мы могли бы провести вместе... И это все по моей собственной вине... Поэтому я очень рад, что смог возвратить другую девочку ее родителям... Я часто просыпаюсь по ночам и ощущаю такую благодарность, что я успел как раз вовремя. И если бы я не заболел, то никогда бы не познакомился с дедушкой. Все получилось хорошо, Люси. Это все-таки счастливый конец.
Ему не хватало воздуха оттого, что он так много говорил, и молодая сиделка подошла и мягко положила одну руку на мое плечо, а другую на запястье отца. Я поцеловала его последний раз, и она увела меня, но у двери я оглянулась и сквозь слезы улыбнулась ему:
— Это были чудесные каникулы, — повторила я дрожащим голосом, — спасибо тебе, папочка, большое спасибо.
— И тебе спасибо, Люси. Я так благодарен тебе! — прошептал он, и дверь тихо закрылась за мной.
Так я простилась с отцом. Все это было слишком много для меня, горло мое сжималось от рыданий, в груди что-то давило. Я не хотела сразу идти домой. Почему, о почему я должна оставить его теперь, когда он более всего нуждался во мне? Ведь надо навещать его и приносить кое-что, и упаковать его вещи, когда он поправится. Ноги сами несли меня через рыночную площадь в оливковую рощу. Каждый раз, когда я ходила туда, я получала утешение, а сейчас я нуждалась в нем больше, чем когда-либо.
Начался сбор винограда, и моя знакомая усердно трудилась в винограднике, а ее маленькая внучка была рядом с ней. Там работали и другие люди, они с любопытством смотрели на меня, когда я пробиралась к ней через виноградные лозы. Увидев меня, она с восторженным возгласом подняла руки и сунула мне в рот виноградинки. Потом посмотрела на меня внимательно и поняла, что у меня горе. Она опустилась на теплую землю рядом с корзиной, наполненной виноградом, и потянула меня к себе. Виноградник скрывал нас от посторонних глаз, и я попыталась рассказать ей о моем горе. Мой отец, объяснила я жестами, все еще в больнице. Потом я указала несколько раз вверх и сказала, что уезжаю в Англию на "avion"; это испанское слово я много раз слышала от Педро и Пепито. Я пришла сказать "adios". Мои глаза опять наполнились слезами. Она все поняла. Она гладила мои руки и шептала слова утешения. Из многих непонятных слов я поняла некоторые: "Иисус... со мной", "Иисус с тобой", "Иисус... с твоим отцом". "С тобой — со мной", — Кончита повторяла эти слова целыми днями. "Играй со мной... Я хочу играть с тобой". Конечно, я поняла. Да, в этом было утешение. В своем горе я совсем забыла об этом. Я ведь оставляла своего отца не одного. Я оставляла его с Иисусом, с моим Другом, который так любил его и который до сих пор все хорошо устраивал и отвечал на мои молитвы. Он будет там, в тихой палате, и даже если мой отец немного знает о Нем, Он знает все о моем отце. И старая сиделка молится об отце, и я. И мой дедушка полюбил его, так что все хорошо.
Я подняла два виноградных листика, чтобы засушить их на память об этом месте. Потом поцеловала старую женщину и оставила ее, между тем как она громко призывала на меня благословения с неба. Когда я, облегченная, шла домой, я вспомнила еще что-то, что заставило меня затаить дыхание, всплеснуть руками и чуть ли не побежать по пыльной дороге — я еду домой, к бабушке и Шедоу.
