© Фриденсштимме 1990
Серия: По Следам Веры 2
Розповідь: Под могучим дубом - Василь и его знакомство с Иисусом - Павел Смоленый - Кукольная швея
Глава: 1 - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8
ДЕТСКИЕ МОЛИТВЫ НАДИ
На дворе за высокою каменною стеною вокруг большого белого дома были слышны детские голоса. Большие железные ворота всегда были закрыты. Над воротами была огромная вывеска со словами "Исправительная колония". Огромный двор, занимавший полторы квадратных версты, был разделен на две отдельные половины. Дом стоял как раз посредине. Внутренняя стена, разделявшая двор, была не каменная, а просто решетка из толстых железных прутьев.
Южную часть двора занимали девочки, а северную мальчики. Все дети, которые находились в этой колонии, были осуждены властью, кто за воровство, кто за драку на разные сроки — на год, два или три. Девочек было мало, да и то больше тех, которые не имели родителей, а таковых можно было найти множество во всех больших городах России. Мальчики ручными орудиями обрабатывали землю; одни лопатой копали, другие железными граблями боронили. Для девочек тоже было довольно много различных занятий. Все эти юные арестанты работали с 6-ти часов утра до 12-ти часов дня, с перерывом в полчаса на завтрак. Обед с отдыхом продолжался два часа. После обеда приходили учителя и учили детей читать и писать.
Тихоныч, старый надзиратель колонии, попеременно появлялся то на дворе девочек, то на дворе мальчиков с кнутом в руках и беспрестанной площадной бранью ругал как детей, так и помогавших ему младших надзирателей. Каждый день отправлял он по несколько детей в карцер, одних только под простой арест, а других и под строгий. Карцер был один и тот же, но разница заключалась в том, что при простом аресте дети не получали ни одеяла, ни постели, а только нижнее белье, причем спали прямо на грязных нарах. При строгом же аресте, кроме сказанного, дети лишались еще и супа, и им давались только черный хлеб и холодная вода. Если же кто из детей случайно попадал под горячую руку Тихоныча и получал кнутом по спине, то это не шло в счет. Тихоныч много лет прослужил в этой должности, а потому большинство из его бывших питомцев можно было узнать по сохранившимся у них на спинах большим рубцам от его кнута.
Начальник исправительной колонии любил Тихоныча за строгость и разумное управление испорченными детьми. Все служащие колонии боялись Тихоныча, как огня. Кнут Тихоныча иногда опускался и на спину кое-кого из надзирателей, таких же служащих, как и он сам. Этот кнут наводил грозу не только в колонии, но и на квартире Тихоныча. Привыкнешь бить собаку, будешь бить и детей, а тут было еще ближе от детей до детей. Жена Тихоныча тоже была украшена несколькими хорошими рубцами. Словом, он был строгий надзиратель.
По воскресеньям в эту тюрьму приезжал батюшка, и всех детей тогда сгоняли в церковь. Батюшка любил Тихоныча с одной стороны за хорошее воспитание детей, ас другой за то, что он всегда посещал церковные службы и исполнял там должность дьячка. Тихоныч имел хотя и дикий, но зато очень громкий бас. Как запоет, бывало: "Господи помилуй", так все дети в ужасе начинали оглядываться по сторонам. Им все чудилось будто он снова бранится. Так протекала однообразная жизнь в колонии, полная преступлений со стороны одних, и страшных страданий со стороны других.
Но вдруг это однообразие нарушилось. В колонии появилась одна новая, особая арестантка. С эшелоном бродяг привезли худенькую, не по летам высокую девочку. Когда их представили начальству, то вид этой арестантки почему-то сразу обратил на себя внимание старшего надзирателя. Она была совсем непохожа на прочих арестанток. К тому же в канцелярии колонии не были получены сведения о ее вине, за которую она была прислана к ним. На вопрос начальника колонии — грамотна ли она, девочка вежливо ответила:
— Да, барин.
— За что ты попала? — спросил ее начальник. Девочка смутилась. Через минуту она ответила:
— Мне не сказали, за что они меня посылают к вам.
Начальник широко открыл глаза и минуты две молча испытующе смотрел на спокойное лицо арестантки. Он не привык, чтобы ему говорили правду.
— Да ты украла что-нибудь на базаре или в карман к кому-либо забралась, наверное. Так ведь??
— Нет, барин. Я никогда этого не делаю. Начальник переменил тон и спросил:
— В каком суде тебя судили?
— Я не была ни в каком суде.
— Да кто же тебя сюда прислал?
— Не знаю, — спокойно ответила девочка. Допрос продолжался еще немного, пока шел прием и осмотр новоприбывших. По окончании приемки начальник приказал Тихонычу разместить новых арестантов по камерам, а сам занялся своими делами в канцелярии.
В эту ночь ни начальник, ни надзиратель почему -то не могли спать спокойно. Неизвестная арестантка с кротким и ясным личиком не давала им покоя. Утром Тихоныч пришел в тюрьму разъяренный от плохо проведенной ночи и ходил как зверь. Громкая его брань была слышна далеко в обоих дворах, и все дети-арестанты и даже младшие служащие тюрьмы заблаговременно скрылись кто куда мог, чтобы только не попасть на глаза надзирателю. Тихоныч пришел во двор девочек и встретился там с надзирательницей Фионой.
— Здравствуйте, Тихоныч, — по обыкновению приветствовала его надзирательница.
— Здравствуй, — коротко прохрипел тот и направился дальше. Но Фиона остановила его и спросила:
— Тихоныч, что это за новая арестантка в четырнадцатом номере, которую вчера привезли?
— А что? — спросил старый тюремщик.
— Да она какая-то странная. Вчера далеко за полночь все стояла у койки на коленях с закрытыми глазами, и я наблюдала, как молитвенно шевелились ее губы. Да и вид-то ее совсем отличный от других арестанток. За что она прислана?
— А кто ее знает, за что! На нее и постановление еще не получено. Странная она какая-то. Я из-за нее всю ночь спать не мог.
Начальник приехал к 12-ти часам дня, когда дети, возвращаясь с работы, направлялись в столовую на обед. Он спросил Тихоныча:
— Где та новая арестантка, которая прислана без постановления?
— Она работала на огороде, ваше благородие, — ответил надзиратель.
С минуту о чем-то подумав, но ничего не сказав, начальник пошел в канцелярию.
Отношения новой арестантки к другим были столь кроткие и привлекательные, что ее товарки по судьбе, которые сперва с удивлением посматривали на нее, скоро стали с нею дружиться и откровенно беседовать. Все свое свободное время она проводила в серьезных разговорах с девочками-арестантками. Старая надзирательница Фиона спросила одну из них:
— О чем эта девочка все говорит с вами?
— О, — отвечала девочка, — она рассказывала нам о Христе, как Он за нас страдал, как искупил нас от греха и как теперь ходатайствует за нас пред Отцом Небесным о наших преступлениях.
— А откуда она все это знает? — спросила Фиона.
— Я не знаю, тетенька, но она нам так говорила и так хорошо, что слезы у нас сами собою из глаз лились, и на сердце нам стало легче. А как вспомнишь прежние дела и жизнь, так становится больно на душе и думаешь: какая я злодейка! — И по раскрасневшимся щекам рассказывавшей девочки покатились слезы, которых старой надзирательнице никогда еще не приходилось видеть, как разве только после хорошей порции Тихоныча кнута.
"Странные беседы в этом доме завелись!" — подумала надзирательница и решила позвать к себе новую арестантку и поговорить с нею наедине; беседовали они очень долго. После этой беседы старая надзирательница совершенно переменилась. О чем была беседа неизвестно, но надзирательница стала серьезно задумываться о своих пусто и глупо проведенных годах без Бога. Теперь у кровати новой арестантки можно было видеть на коленях при слабом свете керосиновой лампы и другую фигуру, которая, обливаясь слезами, вместо слов только всхлипывала.
Прошло некоторое время и начальник вошел в свою обычную тюремную колею. В конце концов, он считал ниже своего достоинства уделять свое внимание какой-то девочке, да к тому же и арестантке. На какое-то время ему удалось успокоить свой взволновавшийся и смутившийся дух. Но не то было с Тихонычем. Он почему-то перестал браниться и даже время от времени стал забывать дома свой кнут. Однажды он спросил Фиону — что она думает о новой арестантке. Та без всяких колебаний ответила:
— Это Бог по своей неизреченной милости прислал к нам ангела своего для спасения нас от нашей ужасной греховной жизни. Надя — святая девочка.
Тихоныч и сам уже понял это, хотя он еще ни слова не слыхал лично от Нади. Ему очень хотелось поговорить с ней. Но как это сделать, он не мог придумать. В этом желании помог ему Сам Бог.
Однажды Тихоныч не мог уснуть. Устав ворочаться с боку на бок, он оделся и пошел в тюрьму. Обошел отделение для мальчиков, там было тихо и спокойно. Только дежурный надзиратель, сидя в коридоре на сундуке с детским бельем, тихо дремал, по временам сильно качая головой. Тихоныч ничего в ему не сказал и тихо прошел в отделени для девочек. Подошел к 14-му номеру, заглянул туда, но койка Нади была пуста. "Где же эта девочка? " — подумал т; он. Он направился по лестнице вниз в комнату старой надзирательницы Фионы. По дороге он услыхал за одной дверью негромкий разговор. Бесшумно открыв дверь, он увидел в этой комнате, не имевшей ни одного окна, несколько человек на коленях. Молитвы их возносились к престолу Небесного Отца. Среди молившихся была старая надзирательница Фиона, загадочная арестантка Надя и четыре других арестантки, которым уже истекал срок заключения. Тихоныч хорошо знал этих "разбойниц", как он их всегда называл. Но теперь эти распущенные девочки, всегда говорившие разные глупости через решетку во двор мальчиков, стояли на коленях и молились. Из их уст неудержимым потоком лились чудные молитвы, какие Тихоныч слышал первый раз в жизни.
Он стоял в полном недоумении. Эта искренняя молитва пронзила его ум. А главное то, что он услышал, как в их непритворных молитвах несколько раз было упомянуто и его имя, на которое призывали Божье благословение. Это для него было слишком много, сердце его не выдержало, слезы брызну- ли из глаз и побежали по лицу, падая на синий тюремный сюртук. Он не знал, что предпринять. Вспомнилось ему, как по его же велению многие из наказанных арестом детей валялись на этом самом цементном полу без постели, покрывала, по двое- трое суток, иногда с одним лишь куском черного хлебца и кружкой воды. Стыд и страх овладели им всецело, и он, забыв все и всех, тяжело рухнулся на пол, крича: "Боже милостивый! Помилуй меня, грешного!"
Все вздрогнули, но тотчас же возгласы радости и благодарности Господу за спасение еще одной души невольно вырвались из их груди. Их общая молитва продолжалась до рассвета. На следующий день две молившиеся арестантки за окончанием срока были освобождены и покинули тюрьму. Ушли они, радуясь и благодаря Бога за то, что обрели в тюрьме свободу своим душам. Они радовались тому, что их выпустили на волю, но еще больше они ликовали, что нашли прощение и оправдание от греховных своих дел через драгоценную кровь Господа Иисуса Христа.
Так прошло немало времени... Не миновать бы всем уверовавшим в тюрьме гонения, но, к счастью, подошло 17 апреля 1905 года, когда был издан высочайший Указ о свободе совести. Только когда был получен этот Указ, в исправительной колонии узнали, кто была Надя — эта неизвестная арестантка, и что она именно за свою веру и была "к злодеям причтена" . Ей объявили, что она теперь может вернуться домой, и с миром отпустили на свободу.
Старая надзирательница Фиона решила продолжать свое служение в колонии, но уже для того, что бы по мере возможности проповедовать своим питомцам спасение через кровь Христа, как единственного Искупителя всех грешников. А Тихоныч в тот же день уволился со службы и поехал по совету Нади в Киев, где нашел верующих и там, заключив завет с Господом, стал Его верным слугой. Вместо кнута он взял теперь Евангелие, вместо брани стал проповедовать слово Божие.
Под огромным дубом со сломанной бурею верхушкой, на горе около оврага стояла, обливаясь слезами, молоденькая девушка. Она внимательно глядела на довольно сильно обветшавшую хату и думала:
"Куда теперь идти? Ведь она надеялась, что родители ее все еще живут на прежнем месте. По небольшому могильному холмику у дуба она узнала, что там покоится кто-то из ее родителей. А где другие?
На селе ей рассказали, что тот холмик, который она видела на горе, могила ее отца, Семена-пастуха. Мать же ее заболела и вскоре после того, как у нее отняли детей и умер муж, была отправлена в больницу и умерла там; брат находился где-то "на воспитании", но где, никто не знал.
Долго Надя недоумевала, что предпринять, но когда пришли ей на память слова Господа, что всегда должно молиться и не унывать, она ободрилась. Через короткое время она узнала, что брат ее находится в Киеве у Тихоныча. Оказалось, они встретились в молитвенном доме, и Тихоныч взял его к себе до совершеннолетия.
Надю приняла к себе община баптистов для распространения слова Божьего. Надя была несказанно рада, что в ее родных Лужищах большая часть крестьян перешла от тьмы неверия к свету Евангелия, обратилась ко Христу, как к своему личному Спасителю. Шинок Хаима закрылся, и его самого уже давно не стало в селе. Под вербами больше не было пьяных людей, там мирно паслись гуси. В доме отца Митрофана открылось земское двухклассное училище, а в опустевшем храме отправляли службу приезжавшие монахи.
Отец Митрофан увидел, что преследование невинных людей вызвало ненависть к нему со стороны его же прихожан, а потому поспешил продать все свое имущество и куда-то уехать с семьей. Только соловьи в бывшей его леваде по весенним утрам рассылали по-прежнему свои чудесные трели, как бы радуясь наступившей свободе.
За два года своего пребывания в монастыре Надя выучилась хоровому пению и теперь устроила в Лужищинской общине прекрасный хор. Терентий, как пресвитер общины, всегда благодарил Господа за перенесенные гонения и за то, что все пережитое послужило во благо для дела Божия.
